Я-то думаю, что же никто из заказавших не среагировал! А она под замком была!

Что же заставило меня согласиться с определением романа – великий? Точность в изображении внутренней жизни героев. В каждое переживание верилось, нравилось мне это переживание или нет. Каждое состояние было выписано настолько точно, что я ощущал его на себе и соглашался, что он/она в такой ситуации могли себя чувствовать именно так. Разумеется и раньше были книги, герои которых заставляли мурашки узнавания-сопереживания пробежать по спине. Но такого количества разных характеров, на протяжении столь длительного повествования, я не помню. Ближе всего, на мой взгляд, был Фаулз со своим “Даниелом Мартином”.
А уж Каренина, убивающая любовь Вронского! Или ссоры молодых супругов Лёвиных! Радость и отвращение узнавания.

Они все – живые, они вызывают во мне чувства. Злость и жалость к Анне (преподавательница английского сказала, что во время чтения хотела прибить Анну, сделавшую все, чтобы затянуть петлю потуже). Снисходительность к Китти, пытающейся найти себя в сострадании. Желание поддержать Лёвина – “не плачь, дядя, не ты один сиротка…”. И сожаление, что у Каренина после развода развалилась карьера. Мне правда захотелось, чтобы у него получилось! Но нет, что-то сломалось, что-то невидимое, но дающее сцепление мысли с жизнью. Сочувствие к Долли, тянущей на себе детей и, во многом, мужа. А вот он, Облонский, единственный главный герой, который не вызвал у меня эмоций. Я его, видимо, не понимаю – не мой тип.

И одна из центральных тем – как хорошо жить в согласии с народом – меня тоже не затронула. Как в свое время прошла мимо последняя глава в “Войне и мире”. Позабавило, что упоминаемый раньше Пеннак говорит о последней главе “Войны и мира” и имеет в виду содержательную главу, в которой обозначены судьбы главных героев. При этом он совершенно игнорирует Толстовские сентенции еще на полсотни страниц.

Теперь есть желание прочитать рассказы Толстого. Не сейчас, потом, когда-нибудь.